Старший государственный инспектор, начальник лесной службы Плесецкого сектора Кенозерского национального парка. В парке работает с 1994 года.
Однажды зимой в парк приезжали французы: мы забирали их из Морщихинской и отвозили на Порженский погост. Какой же был для них шок, когда мы в 25‑градусный мороз проверяли сети и голыми руками доставали из них рыбу!
Работа с туристами и гостями парка — это тоже ответственность лесной службы. За время работы в парке я познакомился, наверное, с несколькими тысячами человек. И, если задуматься о том, кто больше всего запомнился, на ум приходит режиссер Андрей Кончаловский, который снимал фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Он попросил проконсультировать его по поводу того, как работают наши инспекторы. Я поздоровался, представился, мы присели, и я назвал его Андреем Сергеевичем. Ему не понравилось, поправил: Андрон Сергеевич. Мы пообщались, я рассказал, как работает служба охраны парка, как составляются протоколы и так далее. Кончаловский сказал: «Мне так не нужно».
Он хотел, чтобы инспектор, грубо говоря, ходил по деревне с карабином и через слово ругался матом. Я думаю, он хотел на фоне падения деревни показать падение России. Предлагал мне тоже сняться в фильме. Но я отказался.
В итоге, как я считаю, фильм не принес нам никакой рекламы. Наоборот, люди приезжают в Кенозерье и только здесь узнают, что такой фильм есть.
* * *
Корни мои — здесь, в Плесецком районе, в деревне Горбачихе. Именно в Горбачиху пришел в 1865 году мой прадед и построил в ней дом. Так как он был не местный, строить дом на горе (раньше же считалось, что чем выше стоит изба, тем лучше) ему не разрешили. Тогда он срыл склон и поставил дом у воды. А теперь такое расположение ценится очень высоко!
Дедов моих, троих братьев, в 1932 году должны были раскулачить. Но пока раскулачивали соседнюю деревню, они — а у каждого было по три лошаденки, по четыре коровенки, и это считалось избытком — за два дня все продали. Один остался здесь и вступил в колхоз, один уехал за Урал и один — в Ленинград. И все они погибли в годы Великой Отечественной войны.
Родители всю жизнь честно отработали в совхозе и держали свое хозяйство: у нас были корова, телята, поросята, овцы. Я лет с пятнадцати самостоятельно метал сено и мог заколоть барашка. Еще тридцать лет назад жизнь у меня на родине кипела!
А сейчас зимой нет ни одного жителя.
* * *
Помню, как, вернувшись из армии, я пришел трудоустраиваться в офис Плесецкого сектора: тогда контора располагалась на втором этаже здания бывшей почты. На первом этаже находилось фондохранилище, а на втором — кабинет начальника сектора и кабинет, в котором сидели вместе лесная служба и бухгалтерия. Вот и все, что здесь было.
Первое место работы в парке — техник-смотритель. Я смотрел за часовнями, следил за сохранностью памятников, частично проводил экскурсии. В 1998 году перешел в лесную службу, работал инспектором и некоторое время — участковым инспектором. Потом около пяти лет возглавлял оперативную группу, затем на десять месяцев уходил в МЧС и был начальником пожарной части. Вернулся в парк, стал лесничим.
Сейчас возглавляю лесную службу, численность коллектива вместе со мной — 18 гвардейцев. Территориально наша сфера ответственности разбита на три участка: Усть-Поча и Поча, Вершинино, Першлахта. Общая территория парка — 141 тысяча гектаров, из них мы отвечаем за 80 с лишним тысяч гектаров.
* * *
Я встаю в шесть утра. Нужно успеть до работы позаниматься своим хозяйством: до сих пор держу то поросят, то телят — так привык. У меня есть шесть соток, на которых растут картошка, огурцы, помидоры, свекла и так далее. А еще я выкопал во дворе пруд глубиной пять метров и размером пять на десять — с карасями и красноперкой.
Обычно в 7:30—7:40 я уже на работе, мои подчиненные — в 7:10—7:15, и свои задания на текущий день они знают заранее. У меня ненормированный рабочий день. И если смотреть на это шире, получается, что с момента выхода из дома я уже на работе. Только вышел за калитку — и ты на территории, за которую отвечаешь. Идешь в магазин или еще куда‑то по своим делам — все равно смотришь, нет ли кого лишнего в водоохранной зоне, не заехал ли кто на машине на горку, где стоит Никольская часовня… Мы раньше шутили, что, даже когда инспектор лежит дома на диване, он все равно на работе.
* * *
Одна из наших основных задач — охрана территории. Задерживаем за незаконную охоту, браконьерство, рубку леса без разрешения. Серьезных «черных» лесорубов не припомню: за все время моей работы в нашем секторе однажды, 15–16 лет назад, украли КамАЗ леса. Мы это оформили как надо. Но следователей по делу долго меняли, и в итоге оно развалилось. А так, конечно, всякое бывало: и ножички мужики доставали, и угрозы личного характера мне поступали — но я не придаю этому большого значения. Работа есть работа.
Вторая наша задача — это работа с туристами. Сотрудники лесной службы сопровождают туристические группы, увозят и привозят гостей, обслуживают турстоянки и гостевые дома, делают буквально все: топят бани, убираются и заправляют кровати, готовят пищу, в том числе обеды и ужины на костре. Иногда бывает, что нужно накормить группу до ста человек!
Что еще мы делаем?
Красим шлагбаумы, развешиваем аншлаги, обновляем информационные щиты, строим мосты и деревянные настилы. Заготавливаем деловую и дровяную древесину для нужд парка и клеймим каждое дерево, предназначенное для вырубки. Засеиваем вручную шесть гектаров овсом и горохом. Еще в прежние времена лесники были обязаны собрать за сезон и сдать по 25 килограммов ягод, егеря — по 50. Сейчас новая норма: 50 килограммов на всю службу. Также заготавливаем определенное количество рыбы. А на праздники, например на Успенскую ярмарку, мы организуем полевую кухню и варим уху. Кроме ухи я уже лет десять или больше готовлю на ярмарке кашу из семи круп по секретному рецепту.
В других национальных парках есть инспекторы — я их называю белорубашечниками, — которые только и знают, как выписывать протоколы. У нас таких нет. Вся наша работа — это постоянное движение.