Cоветский и российский географ, организатор науки. Один из основателей Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачева. Заместитель председателя ­Союза краеведов ­Р­оссии. Председатель правления Общества изучения русской усадьбы. Специалист в ­области ландшафтоведения, географии искусства, рекреационной географии.

За эти тридцать лет Кенозерский парк, на мой взгляд, стал лучшим национальным парком России. А свою историю, связанную с ним, я бы начал издалека. Я хорошо помню, что предшествовало моей первой поездке в Кенозерье.

В 1992 году был организован Российский институт культурного наследия. Мы хотели решать довольно интересную проблему: комплексное представление о наследии, когда наследие — ​не только памятник, но и связанные с ним и между собой среда, территория, люди. Некоторое время спустя ко мне обратились норвежские коллеги с предложением делать совместную программу. Вначале их интересовала прежде всего реставрация — ​нужно сказать, что у норвежцев очень высокая культура сохранения и реставрации деревянных памятников. Но мы предложили им немного расширить рабочее пространство и договорились об еще трех темах. Это культура малых народов, прежде всего культура саамов, которые живут в Норвегии и России. Это археология, в частности петроглифы. И третья тема, которая очень интересовала меня и сначала не очень интересовала норвежцев, — ​проблема культурного ландшафта.

В рабочую группу входила сотрудница Соловецкого музея-­заповедника Надежда Черенкова (нужно уточнить, что с 1980‑х годов я довольно часто бывал на Соловках, познакомился там с людьми, которые впоследствии стали моими друзьями). И когда мы стали думать о полигонах, где будем прорабатывать наши программы, она предложила Кенозерский национальный парк.

В парке на тот момент я еще не был. Но слышал о нем и, как сопредседатель российско-­норвежской комиссии, согласился с этим предложением. Вначале мы рассматривали Кенозерье как полигон для реставрации и восстановления деревянных церквей и прежде всего часовен. Помимо самих объектов наших норвежских коллег интересовал опыт российских плотников. Для участия в программе были выбраны также Карелия и Мурманская область, но они так или иначе отпали. А вот Кенозерский парк оказался очень эффективен. Это связано, конечно, с чрезвычайным богатством часовен, которое норвежцы увидели здесь, но главное даже не это, а прежде всего личность Елены Флегонтовны Шатковской. Наши коллеги сразу поняли, что работать с ней будет хорошо и интересно.

Так летом 1996 года я приехал сюда в первый раз. Приехал вместе с норвежскими плотниками, которых было довольно много, пять или шесть человек. Мы отобрали три объекта — ​в Вершинино, Глазово и Зехновой- ​и начали работу с вершининской Никольской часовни. Это была чрезвычайно интересная работа. Норвежские плотники здесь жили, трудились, соревновались с российскими коллегами и обменивались с ними опытом.

Самое интересное для нас и для русских реставраторов было в том, что норвежцы предложили отказаться от раскатывания деревянных срубов и применили лифтинговую систему, которая приподнимала сруб и, где нужно, раздвигала бревна. Получается, и это замечательно, что часовня всегда была наверху, она никогда со своего места не исчезала. Это важно даже психологически. Недавно были отреставрированы Кижи — ​там тоже частично использована лифтинговая система.

Норвежцы нам помогли еще и в том смысле, что на примере Кенозерья стали говорить о реставрации. Ведь как бывает? Отреставрируют здание — ​и все, на этом работа кончается. А они ­как‑то по‑другому мыслят. Им стало важно, чтобы после реставрации часовни деревня развивалась дальше. Они выделили деньги на ремонт и благоустройство школы в Вершинино, хотели принимать участие в обучении туризму. А когда реставрация той или иной часовни заканчивалась, мы обязательно приглашали священника, чтобы он часовню освятил, что сразу придавало ценность этой работе.

И тогда же я впервые увидел Кенозеро.

Один раз приехав в Кенозерье, очень трудно от него потом уехать и отказаться от встреч с ним. Поскольку мы занимаемся культурными ландшафтами, мы прежде всего их и начали искать. А что такое для Кенозерья сохранившиеся культурные ландшафты? Это село, часовня, поля, если есть — ​«святая» роща, кресты. Первый наш поход был от Морщихинской до Вершинино. С нами шли еще несколько коллег, в том числе сотрудник нашего института географ Марина Кулешова и архитектор Денис Владимирович Тормосов, который живет сейчас в Каргополе. Он знал эту территорию, и я внимал тому, что он говорит. Мы выделили значительное число ландшафтных комплексов, на которых до сих пор строится вся конструкция системы охраны культурного наследия на территории Кенозерья. Вот таким было мое первое знакомство.

Но мало выделить ландшафтные комплексы — ​их нужно описать.

Так мы организовали уже более мощную экспедицию и прошли практически всю территорию Кенозерского парка. Осмотрели все ландшафты, зафиксировали, где еще есть люди. Если их там не было — ​мы потом находили бывших жителей тех мест, и они рассказывали нам, как стояли дома, какими были поля, сколько деревень там располагалось, какие фамилии бытовали и так далее. Тогда же я впервые попал в Зехнову и застал там семейство Капустиных — ​Марию Васильевну и Николая Петровича. Очень колоритные, очень интересные люди. Мне всегда было интересно встречаться с местными жителями, и в этом мы сразу нашли общий язык с Еленой Флегонтовной.

Чтобы культурный ландшафт сохранялся, он должен быть живым. Нужно, чтобы здесь развивалось сельское хозяйство и даже другие отрасли хозяйственной деятельности. Чтобы здесь жили люди. Или есть места, где уже нет деревни, но сохранилась часовня, и часовня хранит память об этом месте и о людях, которые тут жили. Я мечтаю, чтобы в Кенозерье эта память сохранялась долго. Это важно и для местных жителей, и для туристов — ​приезжая на такое место, даже безлюдное, они все равно чувствуют тепло этой земли.

Я вижу, что среди сотрудников парка много местной молодежи. Это ценно. Значит, в людях возрождается чувство родины.