Научный сотрудник Кенозерского национального парка. Окончил Московский лесотехнический институт, занимался исследовательской работой в лесостепной зоне России, работал в национальном парке «Лосиный остров» в Подмосковье, а также в Водлозерском национальном парке в Карелии. С 1999 года — главный лесничий Кенозерского национального парка, с 2012‑го — директор Пинежского государственного заповедника. В Кенозерский национальный парк вернулся в 2018 году. Три года изучает старинные межевые планы Кенозерья и то, как они помогут восстановить и сохранить традиционный ландшафт Кенозерского национального парка.
— Александр Владимирович, для начала определимся: что собой представляет традиционный ландшафт Кенозерья?
— Кенозерский парк — это территория традиционного культурного сельского ландшафта, который формировался в течение многих столетий, если не тысячелетий. По последним археологическим данным, заселение здешних мест человеком началось в девятом тысячелетии до нашей эры. Буквально после схода ледника. В то время человеческая деятельность не могла внести каких‑то изменений в ландшафтную структуру. Природопользование было ничтожно, сориентировано на рыболовство и охоту.
А с приходом русского населения, которое стало сюда проникать в начале X века, а массово — в XI–XII веках, началась сельскохозяйственная перестройка всей территории. С тех пор изменения произошли кардинальные.
— Есть расхожее представление, что в наших национальных парках в ландшафте преобладает коренная тайга. Это так, если говорить о Кенозерье?
— Поскольку у Кенозерского национального парка есть важное призвание — экологическое просвещение населения, нации в целом, то, конечно, очень важно предоставлять выверенную информацию о природе, истории заселения и природопользовании территории. И будет неверно говорить, что в Кенозерском национальном парке сохранилась коренная тайга. Неоспоримое документальное подтверждение этому — планы межевания Кенозерья 1861 года. Они были обнаружены в архиве Республики Карелия в 2015 году. И это было настоящее открытие!
— В чем их особая ценность?
— Это крупномасштабные планы, очень качественные, видимо, они стали результатом работы большой губернской землемерной экспедиции. Охватывают всю территорию северной части Кенозерского парка — Вершининскую и Кенозерскую волости Каргопольского уезда Олонецкой губернии по тогдашнему административному делению. Поистине эти планы — произведения картографического искусства. Все тогда делалось в единичных экземплярах вручную, раскрашивалось акварельными красками, прорисовывалось тушью или карандашами. Это просто чудо, что они сохранились до наших дней и попали в правильные руки. Есть еще одно объяснение, почему планы межевания 1861 года мы взяли за основу в этой работе. Дело в том, что на них отображен пиковый момент в нашей истории, когда эти земли максимально использовались под сельское хозяйство, до распада поземельной крестьянской общины.
На планах с высокой точностью показаны участки постоянных пашен и перелогов. Перелог — хорошо забытое название системы земледелия, широко распространенной в наших краях в еще недавнем историческом прошлом — около 100–150 лет назад. На севере европейской части России при двух- и трехпольной системе земледелия требовался отдых пахотной земли — пар. Он мог длиться довольно долго, поскольку восстановление плодородия почвы в наших широтах — длительный процесс.
И крестьяне вынуждены были включать в оборот другие земли, в первую очередь — лесные, потому что ничего другого не было. Шли в леса, сводили — подсекали — коренную тайгу, постепенно расширяя пахотные площади. Примерно в середине второго тысячелетия возникла новая переложная система земледелия, включившая в себя элементы трехполья и огневой подсеки.
Перелог — это пашня в лесу, но оборот ее, по‑видимому, составлял 20–40 лет, постепенно сокращаясь с ростом сельского населения. В рамках исследования по переложному земледелию мы провели оцифровку межевых планов XIX века, наложили их в геоинформационной системе на современную топооснову и пришли к выводу, что две трети территории современного Кенозерского национального парка 160 лет назад были использованы под сельское хозяйство — перелоги, пашни, сенокосы, а леса занимали менее одной трети в общем земельном балансе, в то время как сейчас их доля достигает почти 90 процентов. Лесом заросли большинство перелогов и сенокосов.
— Что объяснимо: сейчас деревни пустеют…
— Но этот процесс был запущен гораздо раньше — в конце XIX века, еще до социальных катаклизмов XX века. Переложные пашни стали забрасываться в 80–90‑е годы XIX века. Об этом свидетельствует возрастная структура лесов, возникших на месте перелогов и пашен.
— С чем это было связано?
— Вообще этот вопрос выходит за рамки исследования. Могу предположить, что главной причиной этому явился массовый отток трудоспособного сельского населения в города на фабрики и заводы. До конца XIX века этому противостояла сельская крестьянская община как субъект коллективного налогообложения. Но с ростом промышленности и, соответственно, увеличением потребности в рабочих уход жителей деревни в города нарастал, пашни и пастбища забрасывались, и природа стала восстанавливать свою позицию. Возможна и другая причина — замена архаичных земледельческих систем на более интенсивные, требующие значительно меньших площадей.
— Вновь появившиеся леса отличаются от коренных?
— Да, леса, которые возникли на месте пашен и перелогов, совершенно иные, чем в первозданной тайге. Породный состав деревьев, возрастная структура, особенности прироста и отпада, напочвенный покров и характерные черты почвы постагрогенных лесов кардинально отличны от коренных таежных лесов. Абсолютно достоверно о сельскохозяйственном прошлом свидетельствуют пахотные горизонты почв, сохраняющие угольки еще от первых подсек тысячелетней давности, а также явные артефакты в таких лесах — репные ямы и кучи камней, собранные в далеком прошлом крестьянами во время очистки пашен. Этих удивительных молчаливых свидетелей много в лесах Кенозерья.
Мы видим территорию, сильно трансформированную сельским хозяйством в прошлом. Русские крестьяне в течение многих поколений меняли ландшафт, создавая свое мироустройство, фрагменты и признаки которого мы наблюдаем и сегодня. В других местах они либо утрачены, либо утрачиваются, а территория Кенозерского парка, сохранившая их в силу исторических и географических особенностей, — это та лупа, через которую мы можем заглянуть в прошлое. И в перспективе можем эти знания использовать.
— Когда пришло понимание, что сохранение традиционного ландшафта — это важно?
— В конце 1990‑х — начале 2000‑х мы разработали план развития Кенозерского национального парка, и уже там акцент был сделан на изучение и сохранение культурных ландшафтов. Наверное, в этом отношении мы были пионерами среди особо охраняемых территорий. Сейчас многие понимают непреходящее значение культурного ландшафта как национального культурного достояния, изучают и сохраняют его. И это здорово!
— Почему вы тогда придали такое значение восстановлению и сохранению ландшафта, если этим еще никто не занимался?
— Безусловно, традиционный культурный ландшафт Русского Севера, и Кенозерья в частности, национален по содержанию и неповторим. Он многослоен, поскольку несет в своей структуре компоненты, возникшие в разные периоды культурного освоения территории, начиная с самых древних, но объединенные в общее мироустройство северорусского крестьянского быта. Он ассоциативен, закрепив в себе массу информации об этнокультурных процессах, имевших место здесь в прошлом, хотя эта особенность часто скрыта от досужего взгляда. Не люблю высокопарных слов, но его утрата может стать потерей для всей человеческой цивилизации.
На территории парка несколько десятков памятников деревянного зодчества. Сами по себе они крайне интересны — часовни, крестьянские дома, мельницы, но вот окружение этих памятников, а это в основном сельскохозяйственные угодья, которые возникли в далеком прошлом, сильно изменилось. Кстати, реставрация памятников предполагает не только само их восстановление, но и воссоздание исторической пространственной среды. Представляется очень важным приблизиться к тому образу ландшафта, который существовал при возникновении этих памятников. Это, кстати, одно из направлений наших исследований, и они должны продолжаться.
И чем дальше продвигаются эти исследования, тем больше открывается интересного. Например, топонимия. До сих пор мы имели представление о финно-угорской составляющей местных названий, в основном гидронимов либо названий больших урочищ. Но русская топонимия тоже там присутствует — в названиях пашен и перелогов. В прошлом многие поля имели свои имена. На межевых планах встречаются довольно эффектные топонимы: например, поле Кулема, рядом — Подкулемок, обычны были такие названия, как Подрябинкой, Втрехберезках, Осека, Гарь, Каменно, Напесках. Естественно, большинство названий ушли в прошлое вместе с переложным земледелием. Но у парка есть возможность воскресить эти топонимы на эколого-просветительских тропах.
Культурный ландшафт еще чрезвычайно интересен своим биологическим разнообразием. Масштабное сельскохозяйственное освоение территории, в частности — зерновое хозяйство, имело колоссальный биотехнический эффект. Когда‑то здесь появились новые виды животных и растений, несвойственные северной тайге. Несмотря на значительное сокращение сельскохозяйственного использования территории за последнее столетие, его влияние на видовое разнообразие территории прослеживается и ныне.
— Александр Владимирович, мы говорим о научном управлении ландшафтом. Как это происходит?
— В таком управлении должно быть глубокое понимание, как ландшафт формировался, где была пашня, где был сенокос. Свою задачу вижу в том, чтобы на основе межевых планов построить цифровые модели и карты с хорошей детализацией. Для этого есть современные методы анализа и мониторинга, в том числе и с помощью космической и аэрофотосъемки. Делаем съемку участков, закладываем пробные площадки, соединяем и анализируем данные в геоинформационной системе. В результате получаем обширную информацию о динамике ландшафта, моделируем его состояние в прошлом, строим сценарии его дальнейшего развития. Сейчас мы видим затухание сельского хозяйства, но если будет происходить обратный процесс, то можно понимать, где и как расставить акценты в ландшафтном планировании.
— Сельское хозяйство — одна из составляющих традиционного ландшафта. Что еще требует изучения и восстановления?
— Сам культурный ландшафт состоит из многих взаимосвязанных элементов, которые складываются в определенную уникальную структуру. И элементы эти очень интересные.
Например, в кенозерском ландшафте есть доминирующие центры — «святые» рощи. На территории парка их выявлено порядка 46. Это древняя дохристианская традиция прибалтийских культур, закрепившаяся в Кенозерье, — посвящать урочища чему‑то важному. Часто это были небольшие холмы или склоны логов, где пробивались родники. С приходом христианства они были «запечатлены» часовнями. Некоторые рощи возникли в рамках существовавшей традиции уже вокруг новых часовен. «Святые» рощи — группы старых сосен, лиственниц, елей, разбросанные среди полей на побережье Кенозера, — естественным образом притягивают взгляд. Мало кто задумывается о скрытой в них информации, а ведь «святые» рощи, в том числе и кенозерские, — одна из древнейших моделей мироздания — многократно повторяющийся образ мирового древа, ветви которого соотносятся с небом, ствол — с земным миром, корни — с преисподней.
В комбинации элементов ландшафта — деревень с традиционной планировкой, полей, окруженных лесом, полевых дорог, мельниц на ручьях, «святых» рощ, кладбищ с особой атрибутикой, придорожных часовен и поклонных крестов, укутанных заветными платками, — просматривается такт мироустройства территории, заложенного еще в отдаленном прошлом.
С прерыванием земледельческих традиций еще в конце XIX века начался упадок ранее многолюдных деревень, зарастание полей, продолжающееся и сегодня. Для ценных культурных ландшафтов главная угроза состоит не только в исчезновении деревень, храмов, часовен, но и в утрате визуальных и ассоциативных связей между его центрами и структурными элементами, связей, которым уже несколько столетий.
— Как можно повлиять на этот процесс?
— Главный исторический фактор, определивший возникновение и поддержание традиционного ландшафта Русского Севера в течение нескольких столетий, — многочисленное русское крестьянское население. Исход жителей деревни в города и постепенное забрасывание сельхозугодий длятся уже более ста лет. Затруднительно что‑либо сказать сейчас, возможно ли прервать эту тенденцию. Кстати, этот процесс идет не только в России. В 1991 году мне довелось побывать в немецком Шварцвальде, где возникла аналогичная проблема сохранения культурных ландшафтов и уже тогда была осознана опасность его утраты как национального достояния. У нас в то время существовала колхозно-совхозная система, поддерживавшая традиции сельского хозяйства и остановившая на несколько десятилетий процесс забрасывания сельскохозяйственных земель. А в Германии нам показывали участки земли, которые уже зарастали, — раньше это были сенокосы и пастбища. В то время фермеры в Германии перешли на стойловое содержание коров, а комбикорма завозили из Юго-Восточной Азии или Африки, где они дешевле. Местные кормовые сельхозугодия стали быстро терять свою функциональность и деградировать.
— Выходит, если сельское хозяйство у нас не начнет возрождаться, то и уникальный крестьянский ландшафт мы потеряем?
— Важно понимание ценности традиционного культурного ландшафта и риска его безвозвратной утраты. Парк сейчас делает все возможное, чтобы этот ландшафт сохранить: распахиваются участки земли, вычищаются от кустарников поля, находящиеся в наиболее критическом состоянии. Это, безусловно, делается, но, повторюсь, этот процесс остановить крайне сложно без возрождения сельского хозяйства. В начале XX века была проведена перепись населения. В 85 деревнях в нынешних границах национального парка проживало 8,3 тысячи человек взрослого населения. Здесь содержалось 3,6 тысячи голов лошадей и коров. Были востребованы громадные площади — пахотные, сенокосные и земли под выгоны. Те самые, которые позднее заросли лесами…
— Но разве парку по силам поднять на этой территории сельское хозяйство?
— Такая работа уже ведется. В Каргопольском секторе парка, например в Лекшмозерье, запущена программа по восстановлению сельскохозяйственных реликтовых пород животных: холмогорской коровы и мезенской лошади. Над данными проектами работают профессионалы. А это как раз потянет за собой восстановление исторического сельского ландшафта. И это уже будет не искусственное его поддержание. Ведь когда появится стадо, будут нужны земельные площади, а также рабочие руки. Потребитель продукции уже есть — опыт показывает, что молоко, творог очень востребованы и у местных жителей, и у туристов. Значит, есть мотивация для такой деятельности. А основа для мотивации — сохранение и восстановление ландшафта. Ведь сюда едут туристы, по большей части интересующиеся историко-культурной составляющей парка. Все может быть замкнуто на туризм.
— Что для вас самое важное в этой работе?
— Это очень увлекательная и интересная работа. Что‑то сродни археологическим раскопкам древних городов. Изучая старинные карты, фотографии, тексты, бродя по лесам и полям, наблюдая правильно сфокусированным взглядом, с определенной долей воображения можно увидеть мир, в котором жили русские крестьяне, наши предки. А в дальнейшем, надеемся, удастся реконструировать и восстановить его…