Клавдия Федоровна Шишкина родилась в 1940 году на Поромском острове, живет в деревне Шишкина, знаток кенозерских баек (байка — колыбельная песня), наследница известной сказительской традиции Сивцевых, хранительница часовни Иоанна Богослова. И великая труженица.
— У нас есть такой Поромский остров. Вот на этом Поромском острове я и родилась и проживала там с родителями до семи лет, пока в школу не пошла. В школу ходила в Першлахту — там жила у тетки, а на выходные домой возвращалась.
Как ходила? Пешком. Зимой по озеру, по льду, там были вехи проставлены. Когда на лошади кто поедет, так по пути подвезет, а специального транспорта, чтобы детей возить, не было.
На острове была такая жизнь: что бы ни понадобилось, надо на лодке с веслами плыть. Но потом образовался человек, который поставил магазин — не ахти какой, ларечек, но все же не нужно каждый день ездить‑то. Хлеб мы пекли сами: жито сеяли свое, жернова были — муку молоть, и мельница у нас на Поромском была. Картошку растили, репу, редьку, лук. А вот чтоб чеснок, капусту, морковь сажали — нет.
— Лакомства какие у вас были?
— Сахар‑то был, продавался большими кусками. Его убирали от нас, маленьких. Но мы все равно уловчимся и найдем. Холодно раньше что‑то было, так мы на печку заберемся и там сидим, водички с собой возьмем и вот так сахар в водичку макаем и сосем.
— А ваши родители где работали?
— Мама работала в колхозе, в последние годы — дояркой на ферме. Тогда все вручную было, трудно. Коров кормили сеченой соломой, смешанной с сеном, так мы, маленькие когда были, помогали. А папа работал в лесопункте. И рыбу мужики ловили, как наловят — продают. Свое хозяйство держали: на нашем дворе корова одна была, но много овец. Так и жили. Ранешний народ какой был? Мы‑то хорошие, а они еще лучше нас!
Один дедушка у меня ослеп в 24 года. Сети наугад вязал. А второй дедушка, Федор Тимофеевич, былины рассказывал, которые выучил от своего деда — Ивана Павловича Сивцева. Но не приходилось мне слушать его былин. Мы не в одном дому‑то жили, и он не рассказывал при мне ничего.
— Кто же вас байкам научил?
— Никто не учил, это я так, сама. Придешь на беседу-то (то же, что вечерка — Прим. ред.) — а там байкают. Так и научилась. Слова свои пою: как начнешь, так оно само идет как по маслу. А как моя мама пела — не помню…
— Клавдия Федоровна, после Першлахты где вы учились?
— В Першлахте я окончила четыре класса и уехала учиться в Вершинино. В Вершинино окончила восьмой класс.
— Где же вы здесь жили?
— Квартиру снимала.
— Как?
— Ну как… Вот, например, я живу в доме — и вы попросились ко мне пожить. Значит, я пускаю. Но когда я жила, я денег не платила. Помогать хозяевам — да, помогала. Дров принести, пол помыть.
— Так вы же были маленькой девочкой!
— Так уже четвертый класс! Всему, что надо дома делать, была научена.
— И готовили себе сами?
— Готовить, наверное, ничего не готовила. Чай пила. Мы с братом вдвоем были, как хлеба не хватит — так он на коньках, пока снегу не нападало, съездит домой и хлеба — житников — навезет. Это по озеру, десять километров зимой. Такое наше детство было. Еще я помню, что в сельпо хлеба всем не продавали — только тем, кто работал на производстве. А у меня там работала тетка, у которой я жила. Она даст денег на полбуханки хлеба, а я куплю и, пока несу, съем. Прихожу: «Тетя Маруся, не досталось хлеба!» Бывало такое, что греха таить, хоть и редко.
А вот все равно раньше как‑то веселее было… Праздники в деревнях праздновали, ходили в гости, соберутся — целое застолье устроят, всего напекут, настряпают, песни поют!
— И танцы были?
— Танцы‑то не очень танцевали. Пляски были! В первую очередь русская кадриль. Еще русского плясали, цыганочку, потом походишь ручейком — так и весь вечер пройдет. Три раза на неделе на пляски ходили: в воскресенье, среду и субботу. Гармонист был. Весь вечер играет — и ни денег не просит, ничего! А сейчас чуть немножко ступят — сразу надо, чтоб рука была позолочена!
Сейчас народ‑то не хочет даже разговаривать. Иногда пройдут и не скажут «Здравствуйте». Я всегда говорю: ребятки, у нас все здороваются! Хоть ты здешний, хоть нездешний…
— Что вы после школы делали?
— Как окончила восемь классов — пошла на маслозавод работать. Поработала лето в должности анализатора, показалось тяжело, думаю: давай‑ка еще в школу пойду. Еще год проучилась и опять пошла на маслозавод работать. И больше в школу не возвращалась. Меня послали в Вельск учиться на мастера-маслодела. Получила аттестат и стала здесь работать мастером. Вот так 16 годов проработала на маслозаводе, из них мастером — годов 14.
А что за работа была на маслозаводе? Четкого графика нет. Когда молоко привезут, тогда его и перерабатываем. Молоко возили на лодках, и тут не знаешь — когда волны, когда что… Словом, когда дети пошли, трудно стало так работать, да и скот я держала: коровушка, теленок, поросенок, овцы были. И ушла я с маслозавода.
Работала в совхозе бухгалтером, потом меня поставили кассиром. И куда бы меня ни поставили — я все иду и работаю. Даже когда осеменатора не было, меня позвали: «Клавдия Федоровна, иди, из тебя осеменатор получится!» Я говорю: «Что еще предложите?» Но пошла, ладно. Колхоз же надо поддерживать! Так на всех должностях поработала. Даже была заправщиком машин. И везде почетные грамоты получала.
А как попала в совхозе под сокращение, так ушла в сельпо счетоводом. Потом там не стало продавца, и мне говорят: «Клавдия Федоровна, идите продавцом, у вас получится». Так я из продавцов ушла на пенсию в 52 года. А работать начала, когда мне еще 15 годов не было. И вот не думала, что до 80 годов доживу. А дожила. И все в трудностях.
— Как получилось, что вы стали хранителем часовни?
— А эта часовня стояла заброшена. Я, когда замуж вышла, пришла сюда и говорю: надо часовню‑то хоть помыть. И вот так стала следить за ней. Когда надо — приду проведаю. Я ничего не делала — только когда паутину смету, пол помою да подмету. И ключей у меня от нее не было, да тогда и не залажалось (закрывалось — Прим. ред.) ничего. Никольская часовня в Вершинино тоже в то время не залажалась.
— Но почему вы стали прибираться в часовне, следить за ней?
— Я стала, потому что надо. У меня главное слово — «надо». Раз стоит помещение Господне — значит, надо, чтобы там было чисто.